Как же это, друзья?

Человек смотрит на вишни в цвету

А на поясе длинный меч!

Мукаи Кёрай (1651 – 1704). Перевод В. Марковой

Самураям с детства прививали не только верность воинскому долгу и учили всем тонкостям военного ремесла, но также их учили и релаксации, ведь не может человек только тем и заниматься, что думать о смерти или убивать себе подобных! Нет, в них воспитывали ещё умение видеть прекрасное, ценить его, любоваться красотами природы и произведениями искусства, поэзией и музыкой. Причем любовь к искусству была точно также важна для самурая, как и военное мастерство, тем более, если воин самурай хотел стать в мирное время хорошим правителем. Из его дома, как правило, открывался красивый вид на природу, необычный сад, например, а если таковой отсутствовал, то садовнику особыми приемами следовало создать в нем иллюзию далекого пейзажа. Для этого маленькие деревья и большие камни располагали в особом порядке, сочетая с прудом или ручьем с небольшим водопадом. В свободное от ратных дел время самурай мог наслаждаться музыкой, например, слушать игру на биве (лютне), и также песни и стихи какого-нибудь бродячего музыканта, зашедшего к нему в усадьбу. Сам он при этом просто сидел на татами и попивал чай, наслаждаясь покоем и понимая, что нет ни прошлого, ни будущего, а только всего лишь одно единственное «сейчас». Нельзя было и не знать поэзии известных поэтов, хотя бы уже потому, что, совершая сэппуку, самурай был просто обязан оставить свои собственные предсмертные стихи. А если он этого сделать не мог, то значит… умирал некрасиво, а «некрасиво» – значит недостойно! 

Вы думаете, что эти женщины играют в карты? Нет, они играют в… стихи! И эта игра остается любимой среди японцев до сих пор.

Поэтому неудивительно, что в рассказах о самураях, как и во многих других японских повествованиях, присутствуют стихи. Кстати, отличительной чертой буддийских сочинений, как, впрочем, и китайских трактатов тоже являются стихи, которые их авторы вставляли в их ключевые места. Ну, а поскольку японские авторы многое заимствовали из Китая, понятно, что именно у них они и позаимствовали этот старый риторический прием. Ну, а в результате и воин-самурай, и поэтическое творчество стали точно также практически друг от друга неотделимы.

Впрочем, нечто подобное наблюдалось и с рыцарями Западной Европы, да и витязями Руси. Там были в почете песни менестрелей, а многие рыцари слагали баллады в честь своих прекрасных дам, либо… посвящали свою музу Христу, особенно те из них, кто отправлялся в крестовые походы. При этом разница заключалась даже не в содержании (хотя в нем она также присутствовала), а в размере поэтических произведений.

Как и многие другие самураи Уэсугэ Кэсин был не только прекрасным полководцем, но и ничуть не менее хорошим поэтом. Цветная ксилография Утагава Куниёси.

В VII веке, а некоторые исследователи считают, что и еще раньше, японское стихосложение основывалось на длине строк в 5 и 7 слогов. Сначала их комбинацию использовали произвольным образом, но к IX веку правилом стал ритмический рисунок, выглядевший так: 5-7-5-7-7. Таким образом и появилась танка, или «короткая песня», сделавшаяся очень популярной. Но как только танка сделалась стандартом стихосложения, появились люди, предложившие «разбить» ее на два неравномерных полустишия — 5-7-5 и 7-7. В стихосложении участвовало два поэта, каждый из которых составлял свое полустишие сам, после чего они соединялись, причем при этом их порядок мог меняться: сначала 7-7, а потом уже 5-7-5. Такая форма получила название рэнга – или «соединенный стих». Затем эти два полустишия начали связывать друг с другом до пятидесяти раз, и таким образом даже появились целые поэмы, состоящие из ста частей, а участвовали в их написании до десятка поэтов.

Самый простой способ постичь рэнга (то есть как эти полустишия комбинировать) – это представить, что вы и ваш друг играете в… загадки, но только в стихах; вы произносите первую строку, он – вторую. То есть по сути это такая «игра в слова». Так, в «Хэйкэ моногатари» присутствует рассказ о Минамото-но Ёримаса (1104 – 1180) — самурае, убившем из лука некоего фантастического зверя, который на черном облаке спускался на самую крышу дворца императора и навевал ему кошмары. Император, естественно, отблагодарил Ёримаса и подарил ему меч. Этот меч, чтобы передать его Ёримаса, взял Левый министр (а был, понятно, еще и правый!) Фудзивара-но Ёринага (1120 – 1156) и направился к нему по лестнице. И тут вдруг прокуковала кукушка, предвещая таким образом начало лето. Министр, не задумываясь, прокомментировал это стихами (5-7-5): «Кукушка кричит над облаками». Но и Ёримаса не сплоховал. Он встал на колени и соответственно ему ответил (7-7): «И серп луны исчезает».

Интересно, что если бы это стихотворение написал один поэт, то оно бы называлось танка, и танка получилась бы просто замечательная. Но тоже самое стихотворение, но сложенное двумя разными людьми, превратилось в рэнга, при этом игра слов, конечно же, ее украшает. Ёринага вообще был мастером рэнга и очень наблюдательным человеком, о чем свидетельствуют многие его стихи.

Возникла забава на пирах составлять длинные рэнга, которая в XIV веке стала подлинной страстью для многих самураев. Соответственно правила стихосложения все усложнялись, но несмотря на это данная забава продолжала пользоваться большой популярностью, даже в эпоху «Сражающихся царств». 

Хотя и поэзия танка продолжала пользоваться популярностью, а умение передать в ней традиции было так же очень важным. Так, в 1183 году, спасаясь бегством от армии клина Минамото, клан Тайра бежал из столицы на запад, захватив с собой юного императора Антоку (1178 – 1185). При этом один из командующих армией Тайра – Таданори (1144 – 1184) вернулся лишь затем, чтобы попрощаться со своим наставником, Фудзивара-но Сюндзэю (1114 – 1204), обучавшего его поэзии. «Хэйкэ моногатари» рассказывает, что, войдя к Сюндззя, он сказал: «Долгие годы вы, учитель, благосклонно вели меня по пути поэзии, и я всегда считал ее самым важным. Однако последние несколько лет в Киото волнения, страна разорвана на части, и вот беда коснулась и нашего дома. Поэтому, никоим образом не пренебрегая обучением, я не имел возможности все время приходить к вам. Его величество покинули столицу. Наш клан погибает. Я слышал, готовится собрание поэзии, и думал, что, если вы проявили бы снисходительность ко мне и включили в него одно мое стихотворение, это было бы величайшей честью всей моей жизни. Но вскоре мир обратился в хаос, и когда я узнал, что работа приостановлена, то очень огорчился. Когда страна успокоится, вам суждено продолжить составление императорского собрания. Если в том свитке, что я принес вам, вы найдете что-нибудь достойное и соблаговолите включить в собрание одно стихотворение, я возрадуюсь в своей могиле и оберегу вас в отдаленном будущем».

На его свитке было записано более 100 стихотворений. Он извлек его из-за нагрудника панциря и передал Сюндзэю. И тот действительно включил в антологию «Сэндзай сю», над которой он работал по повелению императора, одно единственное стихотворение Таданори, причем имени его не указав, ибо он, пусть уже и погибший, числился врагом императора. Так вот о чем оно было? О жизни и подвигах воина-самурая? О смятении чувств при виде того, как от его клана вдруг неожиданно отвернулась сама судьба? О страданиях людей в кровопролитной войне кланов? Совсем нет. Вот оно: 

Сига, столица журчащих волн, опустела,

но вишни в горах остаются прежними*. 

Само же это стихотворение было всего лишь откликом на события 667 года, когда император Тэндзи (626 – 671) из города Сига перенес столицу в город Оцу, только и всего! В переводе с японского языка иносказаний Сига – это «дела давно минувших дней», но несмотря не краткость в нем заложен глубокий философский смысл: брошена столица, созданная трудом людей, но вечна природная красота. То есть, по мнению Сюндзэю, это было лучшим стихотворением Таданори, а ведь и все прочие тоже были написаны в рамках сюжетов и языка, считавшихся приличными придворной поэзии. То есть требовательность к образности, стилю и содержанию были у Сюндзэю исключительно велики! 

На этой гравюре (Цукиока Ёситоси, 1886 г.) самурай в полном вооружении играет на биве.

Другое похожее стихотворение написал Хосокава Фудзитака. И оно очень злободневное, хотя и старо:

В мире, что и ныне неизменный с древних времен, 

листья-слова сохраняют семена в человеческом сердце**. 

А написано это им было в 1600 году, когда замок его окружили превосходящие силы врага. Он послал это стихотворение к императорскому двору, причем написал все, что он знал о «тайном смысле» известной императорской антологии японских поэтов «Кокинсю». Составлена она была в начале X века и полна всяких недомолвок и намеков, смысл которых к тому времени люди стали уже забывать, и вот Фудзитака, хотя он и являлся воином, написал обо всех этих трактовках и разночтениях императору, то есть провел своего рода сложный и тщательный контент-анализ. Император Гоёдзэй (1571 – 1617), прославившийся своей ученостью, сильно опечалился, когда узнал, что такой знаток древних текстов должен погибнуть; более того, он решил спасти Фудзитака, и ему (хотя и не без труда) это удалось. Дело в том, что Фудзитака сначала отказывался сдаваться в плен, но император через своих посланцев сумел его убедить поступиться самурайской честью.

Заповеди секретов жизненного успеха, составленные Токугава Иэясу. Из коллекции храма Тосегу.

Но важно вот что: стихотворение, хотя оно и написано при совершенно чрезвычайных обстоятельствах, было лишено даже малейшего намека на военную тему. Невозможно и предположить, что его написал самурай, да еще и осажденный в собственном замке! То есть этот воин видел в поэзии нечто больше, чем средство излить в стихах свою душу, или просто рассказать всему миру про свои злоключения! Хотя, разумеется, как и во всяком обществе просто лихих рубак, пьяниц, и людей не слишком благородных и достойных среди самураев было гораздо больше, нежели талантливых поэтов, знатоков искусства и подлинных «мастеров меча». 

Хорошими поэтами были и многие японские полководцы. Например, Уэсугэ Кэнсин после взятия замка Ното решил дать своим воинам немного отдохнуть. Он приказал раздать им сакэ, собрал командиров, после чего в разгар пира он сложил следующее стихотворение:

В лагере холодно, осенний воздух свеж.

Чередой пролетают гуси, полночная светит луна.

Горы Этиго, теперь вот взята Ното.

Все равно: возвращаясь домой, люди помнят о походе***.

Затем он отобрал воинов с хорошим слухом и велел им спеть эти стихи! Более того, можно сказать даже так, что без стихов не обходилось ни одно сколько-нибудь значимое событие в истории японских самураев. Например, убийца объединителя Японии Ода Набунага сделал свое дело после соревнования в стихосложении, причем обнаружил свое тайное намерение именно в страхах, хотя в тот момент их тайного смысла не понял никто. Зато после пышных похорон, устроенных Ода Нобунага после его гибели, в его честь было опять-таки устроено состязание рэнга, в котором каждый из участников написал по следующей строчке:

Окрашенный в черное вечер покрывает росой мой рукав.

Фудзитака

Над полем скорбят и луна, и осенний ветер.

Рёго-ин

Когда возвращаюсь, в тени горько рыдают сверчки.

Сёхо****

Ну, а потом японцы решили: зачем много слов, если «краткость сестра таланта»? Поэтому они сократили форму рэнга до одной только «начальной строфы», и вот так-то и родилась поэзия «хокку» (или хайку). В эпоху Эдо (XVII век) хокку представляли уже самостоятельную поэтическую форму, а сам термин «хайку» предложил использовать поэт и литературной критик Масаока Сики в конце XIX века, чтобы эти две формы можно было различать. Правда, это время пришлось уже на закат самурайства как социального института, но сами-то самураи ведь никуда не пропали и многие из них поневоле сделались поэтами, пытаясь прокормиться хотя бы продажей собственных стихов.

Великая битва. Утагава Ёсикадзу. Триптих 1855 г. Обратите внимание, какой поистине огромной палицей канабо сражается её центральный персонаж. Понятно, что таких воинов можно было прославлять и в живописи, и в стихах.

Но так ли уж сильно отличалась японская поэзия от поэзии европейской? И если самураи писали стихи, готовясь к самоубийству, а то и просто так, ради развлечения, то разве не занимались тем же самым и рыцари Западной Европы? Ведь там тоже были поэты и певцы, причем известно, что некоторые из них настолько мастерски владели искусством стихосложения, что разъезжали по замкам Европы и себе на жизнь зарабатывали тем, что в гостях у того или иного графа или барона читали свои стихи. А в итоге получали за это и кров, и звонкую монету, а то и признательность знатной госпожи, владелицы замка! Все это так, однако, сравнивая их поэзию, поневоле замечаешь, что, хотя любовь и в Европе, и в Японии воспевалась примерно одинаково (хотя японцы не были столь многословны, как европейцы!), о своих ратных делах самураи в стихах особенно-то не распространялись. Тогда как на Западе поэмы, в которых воспевались рыцарские доблести, были в большом почете. А вот какие, например, стихи слагал о рыцарских боях поэт Бертран де Борн: 

Мне пыл сражения милей 

Вина и всех земных плодов. 

Вот слышен клич: «Вперед! Смелей!»

И ржание, и стук подков. 

Вот, кровью истекая, 

Зовут своих: «На помощь! К нам!» 

Боец и вождь в провалы ям 

Летят, траву хватая, 

С шипеньем кровь по головням 

Бежит, подобная ручьям… 

Бертран де Борн. Перевод В.Дынник

Не были для самураев характерны и стихи религиозного содержания во славу Будды, не говоря уж тем более во славу Христа. Или, например, такие, в которых живописались переживания рыцаря-крестоносца, готовящегося отправиться в Палестину отвоевывать Гроб Господень. Так что никто из японских поэтов-самураев выспренним слогом Будду не славил и не говорил, что «без него ему не мил белый свет». Подобного «душевного стриптиза» самураи просто не допускали! А вот европейские их собратья по мечу – да сколько угодно! 

Смерть нанесла мне страшный вред,

Отняв Христа.

Без Господа не красен свет

И жизнь пуста.

Утратил радость я свою. 

Кругом – тщета.

Сбылась бы разве что в раю

Моя мечта.

И я взыскую рая,

Отчизну покидая.

Пускаюсь я в дорогу.

Христу спешу я на подмогу. 

Гартман фон Ауэ. Перевод В. Микушевича 

—————————————————————————————————-

О, рыцари, вставайте, настал деяний час! 

Щиты, стальные шлемы и латы есть у вас. 

Готов за веру биться ваш посвященный меч. 

Дай сил и мне, о боже, для новых славных сеч.

Богатую добычу я, нищий, там возьму. 

Мне золото не нужно и земли ни к чему, 

Но, может быть, я буду, певец, наставник, воин, 

Небесного блаженства навеки удостоен. 

Вальтер фон дер Фогельвейде. Перевод В. Левика

На этой цветной ксилографии Мигата Тосихидэ знаменитый полководец, Като Киёмаса изображен в умиротворяющей обстановке собственного дома.

А теперь посмотрите на образцы поэзии эпохи Эдо, эпохи мира (хотя они мало чем отличаются от тех, что были написаны, например, в период Сэнгоку!), и без преувеличения – расцвета японской культуры. Например, это стихи Мацуо Басё (1644 – 1694), признанного мастера рэнга и создателя жанра и эстетики поэзии хокку, родившегося, кстати сказать, в самурайской семье.

На голой ветке 

ворон сидит одиноко.

Осенний вечер.

———————————————

Как стонет от ветра банан,

Как падают капли в кадку,

Я слышу всю ночь напролет.

Женщины пьют чай и играют в стихи. Художник Мицуно Тосиката (1866 – 1908).

Хаттори Рансэцу (1654 – 1707) – поэт школы Басё, о котором тот высоко отзывался, так же родился в семье сильно обедневшего самурая, в конце жизни стал монахом, но писал отличные стихи в жанре хокку.

Вот листок упал,

Вот другой летит листок

В вихре ледяном*.

Что тут можно еще добавить? Ничего!

**** Хироаки Сато. Самураи: История и легенды. Перевод Котенко Р.В. – СПБ.: Евразия, 2003.

Автор: Вячеслав Шпаковский

Источник