поэзия
Так уж устроен человек, что в конце года он подводит итоги, строит планы на новый год и надеется на всё лучшее. Молодой поэт из Одессы Костя Крамор, которому удаётся в своей поэзии выразить широчайшую гамму человеческих эмоций и желаний, написал своё стихотворное посвящение уходящему году. И для многих эти строки будут близки и понятны.
Случился год, промчался электричкой,
отправился за тонкий горизонт —
не удалось его историей напичкать…
Он сохранится, как отдельный эпизод.
Случился так, как те, что были раньше —
всё в спешке, в суете, на абордаж.
И повзрослели мы, и явно стали старше,
пополнили свой жизненный багаж.
Пускай не все достигнуты вершины,
мечты по-прежнему остались взаперти —
сбежать из этой хитрой паутины
ещё успеется на жизненном пути.
Пусть календарь меняет цифры, даты,
события скрывает на потом —
я верю, что желание когда-то
с возможностью сыграет в унисон.
<Костя Крамар>
Источник:
Белла Ахмадулина — поэт необычайного дара.
Присущие ей таинственность, утонченность, изысканность и хрупкость стиля роднят ее с представителями Серебряного века. И в то же время ее поэзия «очень точна и очень современна», как говорил Булат Окуджава. Ее прекрасные стихи любит не одно поколение современников, все те, кого Ахмадулина имеет «дерзость и нежность назвать своими читателями».
Заклинание
Не плачьте обо мне — я проживу
счастливой нищей, доброй каторжанкой,
озябшею на севере южанкой,
чахоточной да злой петербуржанкой
на малярийном юге проживу.
Не плачьте обо мне — я проживу
той хромоножкой, вышедшей на паперть,
тем пьяницей, поникнувшим на скатерть,
и этим, что малюет Божью Матерь,
убогим богомазом проживу.
Не плачьте обо мне — я проживу
той грамоте наученной девчонкой,
которая в грядущести нечёткой
мои стихи, моей рыжея чёлкой,
как дура будет знать. Я проживу.
Не плачьте обо мне — я проживу
сестры помилосердней милосердной,
в военной бесшабашности предсмертной,
да под звездой моею и пресветлой
уж как-нибудь, а всё ж я проживу.
<Белла Ахмадулина, 1968>
Источник:
Каждый народ имеет свои интересные традиции проведения брачной ночи. И хотя нам они кажутся порой странными, но все-таки имеют право быть в связи с особенностями развития культуры, историей той или иной страны.
Ответственная роль
В то время в Европе был обычай, который назывался «право первой ночи». Его суть – феодал имел право лишить невинности любую девушку из своих владений, которая выходила замуж. Именно поэтому после заключения брака невеста проводила брачную ночь не с новоиспеченным мужем, а феодалом. Если невеста ему не нравилась, он имел право отказаться от первой ночи, или продать это право жениху. В некоторых странах эта традиция сохранялась до конца XIX века.
Как появилась эта традиция? Согласно одной из гипотез, таким образом, феодал подтверждал свое право собственности.
Согласно другой версии, господин брал на себя эту «нелегкую» роль, чтобы жена досталась мужу «проверенной». Некоторые историки видят в этой традиции элементы жертвенности (девственность приносилась в жертву божеству, при этом роль божества в некоторых странах исполнял жрец).
У некоторых народов считалось, что кровь, появляющаяся при лишении девственности, приносит зло и болезни. Поэтому провести обряд поручали старейшине племени или колдуну — то есть человеку сильному, способному противостоять козням злых чар. И лишь после этого обряда «очищения» новобрачную отдавали жениху.
В скандинавских языческих культах существовал такой обычай. С наступлением темноты перед первой брачной ночью жрец бога плодородия Фрейра уводил невесту (разумеется, чужую) в лес, разжигал костер и приносил в жертву свинью. После этого он совершал ритуал, а потом приводил невесту жениху. Считалось, что после этой мистерии, женщина сможет родить много здоровых сыновей.
У некоторых племен в Африке и Южной Америке акт лишения невинности и вовсе совершали женщины (знахарки или супруги вождя племени).
Праздник первой брачной ночи
Очень интересная традиция существовала в Шотландии — там друзья и родственники всеми, доступными способами мешали провести молодоженам их первую брачную ночь. Сразу они не позволяли молодым уединиться, а если им это удавалось – шумели и кричали, мешая наслаждаться друг другом. Все прелести первой брачной ночи они могли почувствовать только тогда, когда гости уставали от веселья и засыпали.
В Греции по брачному ложу обязательно должен побегать ребенок, для того чтобы в семье в будущем родились здоровые дети.
В Германии и Франции друзья и родственники поступали таким же образом, как и в Шотландии – шумели под окнами, раскладывали в комнате заведенные будильники.
На Филиппинах, молодожен и вовсе было запрещено заниматься сексом в первую брачную ночь, и это связано с тем, что ребенок, зачатый в день свадьбы, через употребление алкоголя будущими родителями мог родиться больным.
Китайская традиция проведения первой ночи отличаются от европейской, так как здесь большое значение придавали красоте помещения, где должно было пройти такое важное событие. Комнату украшали цветами, красными и желтыми свечами в виде драконов, основное предназначение которых – изгнание злых духов от молодоженов. Перед тем как зайти в эту комнату, молодые должны были выпить вина из бокалов, которые связаны между собой красной лентой.
Самые экзотические традиции существовали в Африке. Там, в некоторых племенах после свадьбы муж в первую брачную ночь выбивал жене два передних зуба. Таким образом, муж сообщал соплеменникам, что эта девушка – замужняя.
Что интересного было на Руси?
Особого внимания тому была невестой девственницей перед свадьбой или – нет, не предавали. В некоторых регионах России даже существовал «пробный брак», который мог закончиться венчанием только после того, как девушка беременела.
Если в первую брачную ночь молодой муж не мог справиться с супружескими обязанностями, ему находили замену в лице близкого родственника (брата, крестного, старшего родственника).
Человек смотрит на вишни в цвету
А на поясе длинный меч!
Мукаи Кёрай (1651 – 1704). Перевод В. Марковой
Самураям с детства прививали не только верность воинскому долгу и учили всем тонкостям военного ремесла, но также их учили и релаксации, ведь не может человек только тем и заниматься, что думать о смерти или убивать себе подобных! Нет, в них воспитывали ещё умение видеть прекрасное, ценить его, любоваться красотами природы и произведениями искусства, поэзией и музыкой. Причем любовь к искусству была точно также важна для самурая, как и военное мастерство, тем более, если воин самурай хотел стать в мирное время хорошим правителем. Из его дома, как правило, открывался красивый вид на природу, необычный сад, например, а если таковой отсутствовал, то садовнику особыми приемами следовало создать в нем иллюзию далекого пейзажа. Для этого маленькие деревья и большие камни располагали в особом порядке, сочетая с прудом или ручьем с небольшим водопадом. В свободное от ратных дел время самурай мог наслаждаться музыкой, например, слушать игру на биве (лютне), и также песни и стихи какого-нибудь бродячего музыканта, зашедшего к нему в усадьбу. Сам он при этом просто сидел на татами и попивал чай, наслаждаясь покоем и понимая, что нет ни прошлого, ни будущего, а только всего лишь одно единственное «сейчас». Нельзя было и не знать поэзии известных поэтов, хотя бы уже потому, что, совершая сэппуку, самурай был просто обязан оставить свои собственные предсмертные стихи. А если он этого сделать не мог, то значит… умирал некрасиво, а «некрасиво» – значит недостойно!
Вы думаете, что эти женщины играют в карты? Нет, они играют в… стихи! И эта игра остается любимой среди японцев до сих пор.
Поэтому неудивительно, что в рассказах о самураях, как и во многих других японских повествованиях, присутствуют стихи. Кстати, отличительной чертой буддийских сочинений, как, впрочем, и китайских трактатов тоже являются стихи, которые их авторы вставляли в их ключевые места. Ну, а поскольку японские авторы многое заимствовали из Китая, понятно, что именно у них они и позаимствовали этот старый риторический прием. Ну, а в результате и воин-самурай, и поэтическое творчество стали точно также практически друг от друга неотделимы.
Впрочем, нечто подобное наблюдалось и с рыцарями Западной Европы, да и витязями Руси. Там были в почете песни менестрелей, а многие рыцари слагали баллады в честь своих прекрасных дам, либо… посвящали свою музу Христу, особенно те из них, кто отправлялся в крестовые походы. При этом разница заключалась даже не в содержании (хотя в нем она также присутствовала), а в размере поэтических произведений.
Как и многие другие самураи Уэсугэ Кэсин был не только прекрасным полководцем, но и ничуть не менее хорошим поэтом. Цветная ксилография Утагава Куниёси.
В VII веке, а некоторые исследователи считают, что и еще раньше, японское стихосложение основывалось на длине строк в 5 и 7 слогов. Сначала их комбинацию использовали произвольным образом, но к IX веку правилом стал ритмический рисунок, выглядевший так: 5-7-5-7-7. Таким образом и появилась танка, или «короткая песня», сделавшаяся очень популярной. Но как только танка сделалась стандартом стихосложения, появились люди, предложившие «разбить» ее на два неравномерных полустишия — 5-7-5 и 7-7. В стихосложении участвовало два поэта, каждый из которых составлял свое полустишие сам, после чего они соединялись, причем при этом их порядок мог меняться: сначала 7-7, а потом уже 5-7-5. Такая форма получила название рэнга – или «соединенный стих». Затем эти два полустишия начали связывать друг с другом до пятидесяти раз, и таким образом даже появились целые поэмы, состоящие из ста частей, а участвовали в их написании до десятка поэтов.
Самый простой способ постичь рэнга (то есть как эти полустишия комбинировать) – это представить, что вы и ваш друг играете в… загадки, но только в стихах; вы произносите первую строку, он – вторую. То есть по сути это такая «игра в слова». Так, в «Хэйкэ моногатари» присутствует рассказ о Минамото-но Ёримаса (1104 – 1180) — самурае, убившем из лука некоего фантастического зверя, который на черном облаке спускался на самую крышу дворца императора и навевал ему кошмары. Император, естественно, отблагодарил Ёримаса и подарил ему меч. Этот меч, чтобы передать его Ёримаса, взял Левый министр (а был, понятно, еще и правый!) Фудзивара-но Ёринага (1120 – 1156) и направился к нему по лестнице. И тут вдруг прокуковала кукушка, предвещая таким образом начало лето. Министр, не задумываясь, прокомментировал это стихами (5-7-5): «Кукушка кричит над облаками». Но и Ёримаса не сплоховал. Он встал на колени и соответственно ему ответил (7-7): «И серп луны исчезает».
Интересно, что если бы это стихотворение написал один поэт, то оно бы называлось танка, и танка получилась бы просто замечательная. Но тоже самое стихотворение, но сложенное двумя разными людьми, превратилось в рэнга, при этом игра слов, конечно же, ее украшает. Ёринага вообще был мастером рэнга и очень наблюдательным человеком, о чем свидетельствуют многие его стихи.
Возникла забава на пирах составлять длинные рэнга, которая в XIV веке стала подлинной страстью для многих самураев. Соответственно правила стихосложения все усложнялись, но несмотря на это данная забава продолжала пользоваться большой популярностью, даже в эпоху «Сражающихся царств».
Хотя и поэзия танка продолжала пользоваться популярностью, а умение передать в ней традиции было так же очень важным. Так, в 1183 году, спасаясь бегством от армии клина Минамото, клан Тайра бежал из столицы на запад, захватив с собой юного императора Антоку (1178 – 1185). При этом один из командующих армией Тайра – Таданори (1144 – 1184) вернулся лишь затем, чтобы попрощаться со своим наставником, Фудзивара-но Сюндзэю (1114 – 1204), обучавшего его поэзии. «Хэйкэ моногатари» рассказывает, что, войдя к Сюндззя, он сказал: «Долгие годы вы, учитель, благосклонно вели меня по пути поэзии, и я всегда считал ее самым важным. Однако последние несколько лет в Киото волнения, страна разорвана на части, и вот беда коснулась и нашего дома. Поэтому, никоим образом не пренебрегая обучением, я не имел возможности все время приходить к вам. Его величество покинули столицу. Наш клан погибает. Я слышал, готовится собрание поэзии, и думал, что, если вы проявили бы снисходительность ко мне и включили в него одно мое стихотворение, это было бы величайшей честью всей моей жизни. Но вскоре мир обратился в хаос, и когда я узнал, что работа приостановлена, то очень огорчился. Когда страна успокоится, вам суждено продолжить составление императорского собрания. Если в том свитке, что я принес вам, вы найдете что-нибудь достойное и соблаговолите включить в собрание одно стихотворение, я возрадуюсь в своей могиле и оберегу вас в отдаленном будущем».
На его свитке было записано более 100 стихотворений. Он извлек его из-за нагрудника панциря и передал Сюндзэю. И тот действительно включил в антологию «Сэндзай сю», над которой он работал по повелению императора, одно единственное стихотворение Таданори, причем имени его не указав, ибо он, пусть уже и погибший, числился врагом императора. Так вот о чем оно было? О жизни и подвигах воина-самурая? О смятении чувств при виде того, как от его клана вдруг неожиданно отвернулась сама судьба? О страданиях людей в кровопролитной войне кланов? Совсем нет. Вот оно:
Сига, столица журчащих волн, опустела,
но вишни в горах остаются прежними*.
Само же это стихотворение было всего лишь откликом на события 667 года, когда император Тэндзи (626 – 671) из города Сига перенес столицу в город Оцу, только и всего! В переводе с японского языка иносказаний Сига – это «дела давно минувших дней», но несмотря не краткость в нем заложен глубокий философский смысл: брошена столица, созданная трудом людей, но вечна природная красота. То есть, по мнению Сюндзэю, это было лучшим стихотворением Таданори, а ведь и все прочие тоже были написаны в рамках сюжетов и языка, считавшихся приличными придворной поэзии. То есть требовательность к образности, стилю и содержанию были у Сюндзэю исключительно велики!
На этой гравюре (Цукиока Ёситоси, 1886 г.) самурай в полном вооружении играет на биве.
Другое похожее стихотворение написал Хосокава Фудзитака. И оно очень злободневное, хотя и старо:
В мире, что и ныне неизменный с древних времен,
листья-слова сохраняют семена в человеческом сердце**.
А написано это им было в 1600 году, когда замок его окружили превосходящие силы врага. Он послал это стихотворение к императорскому двору, причем написал все, что он знал о «тайном смысле» известной императорской антологии японских поэтов «Кокинсю». Составлена она была в начале X века и полна всяких недомолвок и намеков, смысл которых к тому времени люди стали уже забывать, и вот Фудзитака, хотя он и являлся воином, написал обо всех этих трактовках и разночтениях императору, то есть провел своего рода сложный и тщательный контент-анализ. Император Гоёдзэй (1571 – 1617), прославившийся своей ученостью, сильно опечалился, когда узнал, что такой знаток древних текстов должен погибнуть; более того, он решил спасти Фудзитака, и ему (хотя и не без труда) это удалось. Дело в том, что Фудзитака сначала отказывался сдаваться в плен, но император через своих посланцев сумел его убедить поступиться самурайской честью.
Заповеди секретов жизненного успеха, составленные Токугава Иэясу. Из коллекции храма Тосегу.
Но важно вот что: стихотворение, хотя оно и написано при совершенно чрезвычайных обстоятельствах, было лишено даже малейшего намека на военную тему. Невозможно и предположить, что его написал самурай, да еще и осажденный в собственном замке! То есть этот воин видел в поэзии нечто больше, чем средство излить в стихах свою душу, или просто рассказать всему миру про свои злоключения! Хотя, разумеется, как и во всяком обществе просто лихих рубак, пьяниц, и людей не слишком благородных и достойных среди самураев было гораздо больше, нежели талантливых поэтов, знатоков искусства и подлинных «мастеров меча».
Хорошими поэтами были и многие японские полководцы. Например, Уэсугэ Кэнсин после взятия замка Ното решил дать своим воинам немного отдохнуть. Он приказал раздать им сакэ, собрал командиров, после чего в разгар пира он сложил следующее стихотворение:
В лагере холодно, осенний воздух свеж.
Чередой пролетают гуси, полночная светит луна.
Горы Этиго, теперь вот взята Ното.
Все равно: возвращаясь домой, люди помнят о походе***.
Затем он отобрал воинов с хорошим слухом и велел им спеть эти стихи! Более того, можно сказать даже так, что без стихов не обходилось ни одно сколько-нибудь значимое событие в истории японских самураев. Например, убийца объединителя Японии Ода Набунага сделал свое дело после соревнования в стихосложении, причем обнаружил свое тайное намерение именно в страхах, хотя в тот момент их тайного смысла не понял никто. Зато после пышных похорон, устроенных Ода Нобунага после его гибели, в его честь было опять-таки устроено состязание рэнга, в котором каждый из участников написал по следующей строчке:
Окрашенный в черное вечер покрывает росой мой рукав.
Фудзитака
Над полем скорбят и луна, и осенний ветер.
Рёго-ин
Когда возвращаюсь, в тени горько рыдают сверчки.
Сёхо****
Ну, а потом японцы решили: зачем много слов, если «краткость сестра таланта»? Поэтому они сократили форму рэнга до одной только «начальной строфы», и вот так-то и родилась поэзия «хокку» (или хайку). В эпоху Эдо (XVII век) хокку представляли уже самостоятельную поэтическую форму, а сам термин «хайку» предложил использовать поэт и литературной критик Масаока Сики в конце XIX века, чтобы эти две формы можно было различать. Правда, это время пришлось уже на закат самурайства как социального института, но сами-то самураи ведь никуда не пропали и многие из них поневоле сделались поэтами, пытаясь прокормиться хотя бы продажей собственных стихов.
Великая битва. Утагава Ёсикадзу. Триптих 1855 г. Обратите внимание, какой поистине огромной палицей канабо сражается её центральный персонаж. Понятно, что таких воинов можно было прославлять и в живописи, и в стихах.
Но так ли уж сильно отличалась японская поэзия от поэзии европейской? И если самураи писали стихи, готовясь к самоубийству, а то и просто так, ради развлечения, то разве не занимались тем же самым и рыцари Западной Европы? Ведь там тоже были поэты и певцы, причем известно, что некоторые из них настолько мастерски владели искусством стихосложения, что разъезжали по замкам Европы и себе на жизнь зарабатывали тем, что в гостях у того или иного графа или барона читали свои стихи. А в итоге получали за это и кров, и звонкую монету, а то и признательность знатной госпожи, владелицы замка! Все это так, однако, сравнивая их поэзию, поневоле замечаешь, что, хотя любовь и в Европе, и в Японии воспевалась примерно одинаково (хотя японцы не были столь многословны, как европейцы!), о своих ратных делах самураи в стихах особенно-то не распространялись. Тогда как на Западе поэмы, в которых воспевались рыцарские доблести, были в большом почете. А вот какие, например, стихи слагал о рыцарских боях поэт Бертран де Борн:
Мне пыл сражения милей
Вина и всех земных плодов.
Вот слышен клич: «Вперед! Смелей!»
И ржание, и стук подков.
Вот, кровью истекая,
Зовут своих: «На помощь! К нам!»
Боец и вождь в провалы ям
Летят, траву хватая,
С шипеньем кровь по головням
Бежит, подобная ручьям…
Бертран де Борн. Перевод В.Дынник
Не были для самураев характерны и стихи религиозного содержания во славу Будды, не говоря уж тем более во славу Христа. Или, например, такие, в которых живописались переживания рыцаря-крестоносца, готовящегося отправиться в Палестину отвоевывать Гроб Господень. Так что никто из японских поэтов-самураев выспренним слогом Будду не славил и не говорил, что «без него ему не мил белый свет». Подобного «душевного стриптиза» самураи просто не допускали! А вот европейские их собратья по мечу – да сколько угодно!
Смерть нанесла мне страшный вред,
Отняв Христа.
Без Господа не красен свет
И жизнь пуста.
Утратил радость я свою.
Кругом – тщета.
Сбылась бы разве что в раю
Моя мечта.
И я взыскую рая,
Отчизну покидая.
Пускаюсь я в дорогу.
Христу спешу я на подмогу.
Гартман фон Ауэ. Перевод В. Микушевича
—————————————————————————————————-
О, рыцари, вставайте, настал деяний час!
Щиты, стальные шлемы и латы есть у вас.
Готов за веру биться ваш посвященный меч.
Дай сил и мне, о боже, для новых славных сеч.
Богатую добычу я, нищий, там возьму.
Мне золото не нужно и земли ни к чему,
Но, может быть, я буду, певец, наставник, воин,
Небесного блаженства навеки удостоен.
Вальтер фон дер Фогельвейде. Перевод В. Левика
На этой цветной ксилографии Мигата Тосихидэ знаменитый полководец, Като Киёмаса изображен в умиротворяющей обстановке собственного дома.
А теперь посмотрите на образцы поэзии эпохи Эдо, эпохи мира (хотя они мало чем отличаются от тех, что были написаны, например, в период Сэнгоку!), и без преувеличения – расцвета японской культуры. Например, это стихи Мацуо Басё (1644 – 1694), признанного мастера рэнга и создателя жанра и эстетики поэзии хокку, родившегося, кстати сказать, в самурайской семье.
На голой ветке
ворон сидит одиноко.
Осенний вечер.
———————————————
Как стонет от ветра банан,
Как падают капли в кадку,
Я слышу всю ночь напролет.
Женщины пьют чай и играют в стихи. Художник Мицуно Тосиката (1866 – 1908).
Хаттори Рансэцу (1654 – 1707) – поэт школы Басё, о котором тот высоко отзывался, так же родился в семье сильно обедневшего самурая, в конце жизни стал монахом, но писал отличные стихи в жанре хокку.
Вот листок упал,
Вот другой летит листок
В вихре ледяном*.
Что тут можно еще добавить? Ничего!
**** Хироаки Сато. Самураи: История и легенды. Перевод Котенко Р.В. – СПБ.: Евразия, 2003.
Автор: Вячеслав Шпаковский
Источник
Больной, усталый лед,
Больной и талый снег…
И все течет, течет…
Как весел вешний бег
Могучих мутных вод!
И плачет дряхлый снег,
И умирает лед.
А воздух полон нег,
И колокол поет.
От стрел весны падет
Тюрьма свободных рек,
Угрюмых зим оплот,—
Больной и темный лед,
Усталый, талый снег…
И колокол поет,
Что жив мой Бог вовек,
Что Смерть сама умрет!
источник
Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.
Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колёс,
Перенестись туда, где ливень
Ещё шумней чернил и слёз.
Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.
Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.
источник
Осень – время поэзии. Безусловно, в первую очередь осень ассоциируется с известным отрывком Пушкина – «Унылая пора! Очей очарованье!» Но мы решили в этот осенний день вспомнить другого поэта – Иосифа Бродского. Все его стихи – словно фрагменты одной длинной речи, то персональной, а то и не очень.
Она надевает чулки, и наступает осень;
сплошной капроновый дождь вокруг.
И чем больше асфальт вне себя от оспин,
тем юбка длинней и острей каблук.
Теперь только двум колоннам белеть в исподнем
неловко. И голый портик зарос. С любой
точки зрения, меньше одним Господним
Летом, особенно — в нем с тобой.
Теперь если слышится шорох, то — звук ухода
войск безразлично откуда, знамен трепло.
Но, видно, суставы от клавиш, что ждут бемоля,
себя отличить не в силах, треща в хряще.
И в форточку с шумом врывается воздух с моря
— оттуда, где нет ничего вообще.
<Иосиф Бродский, 17 сентября 1993>
Источник:
Даже тем, кто с поэзией Марины Цветаевой знаком ли вскользь, известно её прекрасное стихотворение «Мне нравится, что вы больны не мной». Эти стихи положил на музыку композитор Михаил Таривердиев, и эта песня в исполнении Аллы Пугачёвой прозвучала в фильме «Ирония судьбы или с легким паром».
Известное стихотворение, приобретшее огромную популярность после того, как прозвучало в фильме Эльдара Рязанова, Цветаева посвятила второму супругу своей родной сестры — Маврикию Александровичу Минцу. Историю этого стихотворения рассказывала сама сестра поэтессы Анастасия Ивановна Цветаева.
Марина и Анастасия Цветаевы.
«Многие ищут в этом стихотворении некий подтекст, скрытый смысл, а его просто нет… Мне было 20 лет. К этому времени я рассталась со своим первым мужем и осталась одна на руках с 2-летним сыном. Маврикий Александрович оказался у меня дома случайно, по просьбе друга. Встретившись первый раз, мы проговорили целый день. Маврикий Александрович предложил мне руку и сердце, и я стала его женой.
Сестры Цветаевы с детьми и мужьями, Маврикий Минц — справа.
Когда муж познакомился с Мариной, он был поражён. Её всего 22 года, а у неё уже вышло два сборника поэзии. А ещё у неё прекрасная дочь и замечательный муж. В те годы Марина была счастлива и хороша собой. Маврикий любовался ей, а сестра чувствовала это и краснела. Она была очень благодарна Маврикию Александровичу, что он рядом со мной, любит меня и я не одинока… Именно об этом и Маринино стихотворение. Никакого двойственного смысла в нём нет».
Марина в те счастливые годы была хороша собой, белоснежная кожа с легким румянцем, красивые вьющиеся волосы. Маврикий Александрович любовался Мариной, она это чувствовала и… краснела. Марина была благодарна Маврикию Александровичу, что я не одинока, что меня любят… Вот об этом стихотворение. Марине „нравилось“, и никакого второго смысла в нем нет».
Анастасия Цветаева в 99 лет.
Так случилось, что Маврикию Александровичу Минцу, которому Марина Цветаева посвятила стихотворение, было отмеряно немного. В мае 1917 года он умер от гнойного аппендицита в Москве. А совсем скоро сестра Цветаевой похоронила и своего второго сына. Судьба Анастасии Ивановны Цветаевой (1894-1993) трагична и удивительна. В годы репрессий она отсидела 22 года в сталинских лагерях и выжила. В ссылке в Сибири её спасла корова, к которой она прижималась по ночам, чтобы не замёрзнуть в сорокоградусные морозы. Сестра великой поэтессы прожила почти 100 лет и до последних дней сохраняла удивительную работоспособность и ясную память. В 98 лет она летала из Москвы в Голландию, чтобы читать лекции о русской поэзии. Немецким и английским она владела в совершенстве.
Источник
Борис Пастернак жил и творил в непростое для России время, когда рушились старые каноны, жестко менялась прежняя жизнь, ломались люди и судьбы. Но его стихотворение, написанное в 1931 году, которое начинается словами «никого не будет в доме», погружает читателя в особую атмосферу тишины и покоя зимнего вчера. И долго еще после прочтения стихотворения в памяти остается эта картина, наполняя душу покоем, умиротворением и сладостным ожиданием чуда.
Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проёме
Незадёрнутых гардин.
Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк моховой,
Только крыши, снег, и, кроме
Крыш и снега, никого.
И опять зачертит иней,
И опять завертит мной
Прошлогоднее унынье
И дела зимы иной.
И опять кольнут доныне
Неотпущенной виной,
И окно по крестовине
Сдавит голод дровяной.
Но нежданно по портьере
Пробежит сомненья дрожь, —
Тишину шагами меря.
Ты, как будущность, войдёшь.
Ты появишься из двери
В чём-то белом, без причуд,
В чём-то, впрямь из тех материй,
Из которых хлопья шьют.
Борис Пастернак, 1931 г
Показателем того, что стихотворение действительно удалось, может стать тот факт, что его положили на музыку, а песню исполнили в популярнейшем фильме.
Источник
источник